«Всякий боевой эпизод интересен и поучителен, когда он излагается в подробностях, в быстрой смене событий, со всеми достоинствами и недостатками действующих лиц… Кстати, у меня ошибок было много… И чем больше я взрослел, тем они становились значительнее. Конечно, в этом небольшом материале нет возможности описать свою биографию и характер, но можно показать, как на фронте укреплялась уверенность в собственных силах. Расскажу лишь об одном эпизоде.
А рассказ мой о герое, с которым мне довелось воевать в апреле 1945 г. в районе Балтийского моря Тукумс – Либава (ныне Лиепая). К этому времени наш полк пополнился новобранцами из Западной Украины. В полночь мы наспех заняли оборону у опушки леса, а за этим нешироким лесом, у небольшой рощицы, по обеим сторонам дороги, как на легко доступном участке, расположилась наша батарея.
Мы еще не успели открыть окопы в полный профиль, а на рассвете танки немцев уже пошли на нас. Мои солдатушки бросились в панике бежать. Что с них взять: ведь они чуть больше года жили при советской власти, и потому еще не было у них нашего советского духа и стойкости. «Стой! Стой! – кричу. – Да куда там! Удирают без оглядки». Думал, может быть они у пушек остановятся? Нет, оказывается, паника не только лишает людей способности к сопротивлению, но заразительна, как эпидемия. Артиллеристы тоже драпанули за пехотой, бросив пушки. Остался один капитан, пытавшийся остановить бегущих. Он увидел фашистские танки и бегом вернулся ко мне. Машет – мол, давай за мной. Танки немцев уже выходили из леса на дорогу. Мы бросились к пушке и вдвоем приняли бой.
«Снаряд!» – подал капитан команду и навел орудие. Я спрыгнул в окоп, взял нужный снаряд и, выбравшись из окопа, зарядил. А мой капитан прицелился и выстрелил. После двух залпов он закричал: «За мной, браток!» Он побежал к другому орудию и, как оказалось, вовремя. Наше орудие взлетело в воздух. Перебегая, я увидел, что капитану метко и умело удалось подбить два танка. Теперь, думаю, очередь за теми тремя, что успели раньше выйти из леса на простор, да и опасны они: уже очень близко к нам. Со второго орудия капитан подбил третий танк, который хотел обойти подбитые у выхода из леса танки, заклинившие собой дорогу.
Я вертелся, как белка в колесе: то в окоп, то из него, заряжал и опять в окоп. Взмок, но работал с азартом. Это ко мне от капитана перешло: ловко, с каким-то озорством дрался мой друг, команды подавал звонко и при этом рубил рукой воздух. «Привычка подавать команду «Огонь!» сопровождалась таким жестом», – отметил я про себя. Сделав два выстрела, мы опять сменили позицию. Подбегая к пушке с очередным снарядом в руках, я взглянул на капитана и остолбенел: у него чуть ниже колен оторвало ноги, как ножом отрезало….
Бросив снаряд, я хотел остановить кровотечение жгутом из бинта, но услышал громкий приказ: «Снаряд!» – а потом, почти шепотом – Давай бризантный, браток!» Это по пехоте, – догадался я и увидел немцев, высыпавших из леса и бежавших по полю. Если бы не видел своими глазами, ни за что бы не поверил, что в таком состоянии человек способен стрелять, а он сделал еще два выстрела по пехоте. Потом он уронил голову и как-то боком сполз на землю. Зарядив орудие, я нажал на спуск, а затем схватил его за руку. От волнения мне казалось, что пульс еще есть, но он был уже мертв… Вот так погиб мой герой, выполнив до конца солдатскую присягу, не щадя ни сил, ни крови, ни самой жизни.
Я взглянул на часы на руке погибшего капитана (мои, видно, осколком или еще чем сорвало с руки вместе с обшлагом рукава) и удивился: с момента начала боя прошло 14 минут. Немецкие танки вырвались все-таки из леса, а за ними бежала пехота. Мне послышался сильный гул с линии фронта и с тыла. «Что за номер? Эхо что ли?» – пытался понять. Это были наши танки со звездами и с пехотой на броне. Чуть сбросив скорость, чтобы солдаты смогли спрыгнуть на землю, танки с места рванулись в бой, ведя огонь по врагу. Простившись с капитаном, как с близким другом – в бою нет надобности съедать даже щепотку соли, не то, что пуд – я поспешил за нашей пехотой.
Силы были равны, бой оказался жестоким и скоротечным. Все горело, скрежетало и взлетало в воздух. Фашисты были отброшены, много их убитых осталось на поле битвы, где горели их танки. И наши машины горели, и советских солдат полегло немало. Но победу одержали мы!
Вскоре нас сменили свежие подразделения из резерва. А мы, прежде, чем уходить в тыл для пополнения и отдыха, помогли танкистам очистить их уцелевшие боевые машины или вытаскивали танки, застрявшие в болотцах. Вдруг, немцы устроили артналет, как они часто делали (от страха, что ли?). Стреляли периодически, через равные промежутки времени. Мы залезли под танк, а танкисты в его нутро. Лежим под танком голова к голове, а ноги наружу. Ребята стали крутить самокрутки, огонь высекали кресалом (спичек тогда было не достать). А я, вспомнив похожий случай, стал рассказывать бойцам, как в 1944 году мы под танк от обстрела спрятались. Правда, не под свой, а под немецкий. Лежим, и вдруг земля под нами дрогнула. Вертим головами, мол, что случилось? Видим, а у самых ног одного бойца торчит «хвост» – оперение мины! Сама же мина почти полностью в землю зарылась. Окаменели мы – ждем взрыва. Ведь и можно было успеть только одно – проститься со всем белым светом, и то, мысленно. Но нам повезло: до самого окончания артналета мина не взорвалась. А уже потом один смельчак подложил под эту мину гранату, сам спрятался в окоп, дернул за шнур и!... Граната взорвалась, а мина нет. Тогда, осмелев, он сумел каким-то образом, без тисков, открутить головку, а там вместо запала – записка, свернутая трубочкой. Эту записку прочитали многие, передавая из рук в руки, читал ее и я. В ней говорилось, что мина эта начинена песком, а привет шлют узники концлагерей – наши советские люди и просят скорее добить немецкого зверя, освободить их от фашистского ада. А водитель танка, из люка наблюдавший за происходящим, сказал: «К вам только один такой снаряд прилетел, а если подсчитать, сколько их по всем фронтам, то, может, тысячи летают». Уже много раз он слышал о таких минах и снарядах, кочуя со своим танком с одного участка на другой. Ему верить можно было.
Отдохнув и перекусив, мы опять принялись за дело – очистку танка. Ковыряя палкой между катков, я обнаружил кисть руки, а потом человеческий глаз! Мне стало так жутко, что передать невозможно. Позвал товарищей, а они говорят, что им и не такое попадалось, да еще и смеются. «Привыкли, что ли?» – думаю. Так нет, они ведь первый раз в бою. Скорее всего, это у меня характер такой, впечатлительный. «Ну, чего ржете, глупые, – это водитель танка говорит. – Бывает, что все гусеницы кишками обматывает. Ко всему я привык, а вот очищать…. К этому привыкнуть не могу».
В эту ночь я не смог уснуть, хотя был измотан, как никогда. А утром мои солдатушки (они заметно возмужали во вчерашнем бою, вспоминая который, даже смеялись над собой: кто и как драпал, особенно солдат-весельчак по фамилии Капитуль) обнаружили, что мои волосы поседели. Работа у танка и мои ночные размышления не прошли бесследно».
